Этично ли разбирать людей на «запчасти» и можно ли толкнуть почку на черном рынке?

Как только проблема коснется тебя, ты согласишься на пересадку донорского органа. Когда встанет вопрос жизни и смерти твоего родственника, ты готов на все», — рассуждает заведующий хирургическим отделением РКБ №2, трансплантолог Александр Киршин. Три года назад он приехал в Казань из Ижевска поднимать в республике трансплантологию печени — престижное направление, которое вывело РКБ в высшую лигу медицины. О том, почему разрешено изымать органы из тела человека, чей мозг умер, а сердце еще бьется, о чем хирурги думают во время операции и как мотивировать врачей, — в интервью.

Как 42-летний онколог из Ижевска превратился в трансплантолога в Казани

Александр Киршин родился в Ижевске, был типичным отличником, окончил школу с золотой медалью. Успехи в профильных олимпиадах помогли ему без экзаменов поступить в Ижевскую государственную медицинскую академию и окончить вуз с красным дипломом по специализации «онколог». С четвертого курса он работал медбратом в Республиканском клиническом онкологическом диспансере, проходил там ординатуру, потом стал доктором. В онкодиспансере Киршин прошел все ступени — от начинающего доктора до заместителя главного врача. В 2019 году уволился и по предложению заместителя главного врача РКБ Михаила Бурмистрова перебрался в Казань заниматься трансплантологией печени. Сейчас он занимает должность заведующего отделением хирургии РКБ.

В марте прошлого года Татарстан облетела новость о медицинском чуде — впервые в республике женщина родила после пересадки печени. За это команда Киршина получила победу в конкурсе «Врач года — Ак чәчәкләр — 2021» в номинации «Уникальный случай». Получая награду, трансплантолог неожиданно встал на одно колено и сделал предложение своей девушке, гастроэнтерологу РКБ Айгуль Сафиуллиной. Помимо руки и сердца, врач в шутку предложил «и печень, и почку». Избранница ответила согласием.

42-летний хирург постоянно оперирует сложных пациентов, от которых отказываются другие клиники. Рассказывают, что ему часто звонят с фразой: «Александр Александрович, мне сказали, что операция невозможна, посмотрите меня, пожалуйста». Киршин задает вопросы, на которые не у каждого есть готовые ответы.

«Человека, по чьей протекции я прошел, я 5–6 лет назад прооперировал»

— Александр Александрович, люди приходят в медицину разными путями, вы с детства хотели стать хирургом?

— Я не планировал даже с медициной себя связывать, потому что учился в физико-математической школе. Это сейчас мир поменялся, стало возможно поступать в несколько вузов. А тогда было так: «Вот есть мединститут, туда иди лучше». У меня мама — учитель, а педагогам свойственно думать так: вот появится в семье врач, можно будет пройти все как-нибудь быстренько, без очереди, сдать анализы, получить достойное обследование, лечение. В Татарстане это сильнее ощущается, чем в Удмуртии. Поступает пациент, сразу какой-то доктор из другого отделения звонит: «Знаете, у меня там троюродный брат двоюродной сестры, присмотрите за ним, пожалуйста». Как будто мы за всеми остальными не присматриваем… Это момент, который сразу бросается в глаза. Первое время напрягает, но потом привыкаешь — люди беспокоятся друг за друга, они пытаются сделать как лучше.

Помню, я устраивался в онкодиспансер на родине «по звонку», через мамину знакомую. И того человека, по чьей протекции я прошел, я 5–6 лет назад прооперировал. Я не фаталист, но тут поневоле начинаешь верить в знаки судьбы. Особенно, думаю, она в это поверила.

— Как получили предложение переехать в Казань?

— На прошлом месте я сменил три должности, а дальше расти некуда. Как говорит мой начмед Марсель Мансурович Минуллин (первый заместитель главного врача РКБ по медицинской части — прим. ред.): «Вершина профессиональной деятельности врача — это заведующий отделением». Как только ты становишься заместителем главного врача, главным врачом, ты уже не врач. Ты в большей степени администратор, организатор, хозяйственник. Ты не занимаешься лечением пациентов, выполнением хирургических операций. А куда дальше двигаться? Некуда. Тут появился профессор Михаил Бурмистров, это заместитель главного врача РКБ, руководитель научного отдела. Он позвонил и сказал: «Саша, а ты не хочешь заниматься трансплантацией печени?»

— Долго думали?

— Месяц. Это очень быстро. Некоторые по полгода думают. Чтобы сделать два шага вперед, иногда нужно сделать шаг назад. Надо выйти из зоны комфорта, поменять работу, попасть в психологически худшие условия. Незнакомый город, никого из родственников нет, ты живешь один, куча незнакомых людей, а ты уже не молодой мальчик, а состоявшийся профессионал. И тебе по новой приходится всем здесь доказывать, чего ты стоишь, что тебя не зря сюда позвали.

После этого мы стали овладевать новой специальностью, открылись иные горизонты. То, чем мы сейчас занимаемся, чрезвычайно расширило мои ментальные и мануальные навыки как хирурга-онколога. В отделении на сегодняшний день представлен полный цикл хирургии печени: от каких-то небольших биопсий до полной смены органа. Это новый уровень развития для меня в профессиональном плане.

«Проблема трансплантации не в технике, а в организации службы донорства»

— Как в Татарстане организована система трансплантологии печени?

— Первую трансплантацию печени вживую я увидел здесь, участвовал вторым ассистентом. Следующую делал сам. До этого я никогда не занимался трансплантацией. У хирургов, которые успешно занимаются хирургией печени в онкологии, есть большие шансы научиться делать это самостоятельно и очень быстро.

У нас в клинике организована система менторства. На начальном этапе на каждую операцию приезжали специалисты из Москвы. Они могли адекватно нас обучить, чтобы мы не изобретали велосипед, не ездили по заграницам набираться опыта. Это был очень быстрый и динамичный процесс. С 2019 года мы сделали 80 операций по пересадке печени. На мой взгляд, регионы, которые делают меньше 10 трансплантаций в год, не делают это самостоятельно. Почки многие пересаживают, а трансплантация печени — репутационный момент для большинства регионов. Многие в погоне за этим статусом приглашают специалистов из трех московских клиник: Института трансплантологии и искусственных органов имени Шумакова, НИИ скорой помощи имени Склифосовского и Федерального медико-биологического агентства. Специалисты могут приехать в регион, выполнить трансплантацию и уехать обратно. И клиника в регионе говорит: «Да, мы можем делать трансплантацию». Но они ее не делают.

Есть целевые показатели по донорству и трансплантации. На сегодняшний день Казань среди регионов уступает только Новосибирску. По последней официальной статистике за 2020-й, у них было 34 трансплантации печени, у нас — 20. Московские клиники делают от 100 до 200 таких операций в год.

Проблема трансплантации не в технике, «отрезал и пришил». Это проблема организации службы донорства в целом.

— Откуда берутся органы?

— В трансплантации существует всего два варианта поступления органов. Это родственная трансплантация, когда твой кровный родственник (папа, мама, брат, сестра, тетя, дядя) жертвует для тебя часть своего организма. Это либо почка, либо часть печени. В остальных случаях это органы умерших людей — сердце, почки, поджелудочная железа, кишечник, роговица, кожа, печень.

— Нужно ли для этого прижизненное согласие человека?

— Все медики руководствуются в первую очередь федеральным законом «Об основах охраны здоровья граждан в РФ» № 323-ФЗ. Также — федеральным законом о трансплантации органов и тканей от 1992 года, который подписывал еще Борис Ельцин. Согласно этому закону, у нас действует презумпция согласия. Мы все — и вы, и я — в случае смерти можем стать донорами органов. За исключением случаев, когда мы при жизни изъявляли волю, что не хотим быть донорами. Человек может написать заявление и отказаться в случае смерти быть донором.

Часто возникает религиозный вопрос. Не все религии поддерживают донорство. В католической ветви все по-другому. Еще в 90-х годах Иоанн Павел II (папа римский) сказал о том, что в случае посмертного донорства мы уподобляемся Иисусу Христу. Он тоже пожертвовал собой ради других. И мы делаем то же самое.

Католическая церковь здорово это все пропагандирует. Потому, например, в Испании уровень донорства запредельный. Это очень хорошо. Если размышлять о том, что мы не имеем права забирать органы у умерших людей и не должны этого делать, чем мы лучше того же Джироламы Савонаролы (итальянский священник XVIII века, организатор «костра тщеславия» — прим. ред.)? Тогда нельзя было покойных анатомировать. Но благодаря тем великим ученым сколько открытий сделано, сколько жизней спасено! Может быть, когда-нибудь научатся у нас на биопринтере печатать эти органы… Вы можете напечатать структуру, но вы не зададите функцию органу.

— То есть это вообще невозможно?

— Допустим, в сердце можно вживлять искусственные насосы, пока человек ждет донорский орган. Для почки есть гемодиализ, но для печени нет, к сожалению. Это слишком сложный орган для воспроизведения его функций. Кстати, в первом диализном аппарате Виллем Колф, который его изобрел, использовал оболочку от сосисок. Эта наука так развивалась. Потому мы должны мыслить прогрессивно, когда говорим о донорстве. Мы не должны думать, что эти органы пригодятся нам после смерти.

— В России больше православных и мусульман, чем католиков…

— Все мы горазды рассуждать, пока проблема не коснется нас. Но, я уверен, как только проблема коснется конкретно тебя, согласишься на то, чтобы тебе пересадили донорский орган. Когда встанет вопрос жизни и смерти твоей или твоего родственника, ты бываешь готов на все что угодно. Очень здорово рассуждать, когда это тебя не касается. Ты здоров, и проблемы будто не существует.

Если со мной что-то случится, можете мои органы забрать, мне они будут не нужны.

«Мой папа умер от инсульта. Если бы его органы подошли, я бы ни секунды не сомневался»

— В каких случаях человек может стать донором органов?

— При гибели из-за черепно-мозговой травмы, ДТП, инсульта. Это приводит к гибели человека через смерть мозга, следовательно, он может стать донором органа. Откуда пошло такое заблуждение, что живого человека могут разобрать на органы? В 1967 году, 55 лет назад, была предложена концепция смерти мозга человека. Большинство людей думают, что человек жив, пока его сердце бьется. И я так думал, пока не столкнулся с трансплантацией. Но мало кому приходит в голову, что сердце человека бьется, а он уже умер, потому что умер его мозг, он не кровоснабжается, потому что жизненно важные центры умерли. А есть вегетативное состояние, когда человек превращается в «овощ». У него нет коры головного мозга, но все подкорковые структуры, которые обеспечивают дыхание и сердечную деятельность, функционируют, и в таком вегетативном статусе он не может быть донором органов — часть его мозга жива, и человек жив. Хотя в этой ситуации формально у него высшая нервная деятельность отсутствует, кора погибла. Но обычному человеку для рассуждений важно различать эти два процесса — вегетативное состояние или смерть мозга.

Донорство возможно только после констатации смерти всего мозга. Есть такие тесты, которые определяют, что и подкорковые структуры мозга человека, к сожалению, погибли и он фактически умер. И это несмотря на то что его сердце бьется. Но, если не поддерживать это сердцебиение введением специальных препаратов, наступит та смерть, к которой мы привыкли в общем представлении. Сердце остановится в любом случае, даже с препаратами, чуть позже просто. Поэтому нам нужно уловить тот момент, когда сердце бьется благодаря препаратам, легкие дышат через аппарат искусственной вентиляции, сердечную деятельность поддерживают специальные препараты, но уже констатирована смерть мозга. В этот период — между констатацией смерти мозга и остановкой сердца — надо успеть, пока органы еще кровоснабжаются и не начали подвергаться гниению, консервировать их, охладить, изъять и вдохнуть жизнь в них с помощью другого человека.

— Если в больнице умер человек, кто принимает решение изъять орган, как находится пациент, которому он нужен?

— На базе каждой многофункциональной клиники должен быть расположен центр органного донорства. Существует целая команда независимых экспертов.

Да, есть миф, что врачи кровожадные и им все равно. И сложно разубедить убежденного. Но я расскажу вот что. Допустим, где-то в районе есть пациент, у которого проблемы с кровоснабжением мозга. Они звонят нам, мы его забираем, лечим, и он идет на поправку. Мы боремся за каждого пациента. Хорошо ли это для несчастного больного — переехать в клинику, где им нейрохирурги и неврологи будут заниматься на высшем уровне? Если он вылезет из этой ситуации — слава богу. А если не сможет победить болезнь, то лично для него уже без разницы, а для его родственников это будет колоссальная трагедия. Но для родственников тех людей, кому нужны органы (а он может спасти 4–5 человек), это будет благо, шанс на спасение.

— Возникали ли конфликтные ситуации с родственниками тех, чьи органы использовали после смерти?

— Мне рассказывали, что, когда у одного доктора супруга погибла, он не разрешил использовать ее органы в качестве донорских. Психологически это сложно принять. Через два года он сказал: «Лучше бы я тогда согласился».

У меня папа умер 9 мая от инсульта, ему было 76 лет. Это произошло в Ижевске. Я подумал: если бы это случилось здесь и если бы его органы подошли, я бы, ни секунды не сомневаясь, разрешил это сделать. Жить с осознанием того, что часть твоего дорогого, любимого человека дала кому-то шанс на жизнь — это же в высшей степени гуманно, правильно! Это высшее предназначение человека. Для чего жить? В чем смысл жизни? Мне кажется, в том, чтобы жить самому и помочь жить другим. Невозможно с собой ничего забрать. Ребенок приходит в этот мир с крепко сжатыми кулачками, показывая, что весь мир принадлежит ему. А когда человек умирает, его ладони разжаты, он показывает, что ничего не забрал с собой.

Когда-нибудь наше общество будет готово к этому. Как только тебя подобное коснется, ты все начинаешь быстро понимать.

«Некоторые доктора не знают, что у нас существует программа трансплантации, и их больные умирают»

— Есть ли дефицит на органы в Татарстане?

— Тотальный дефицит есть по всему миру. Люди погибают, не дождавшись трансплантации. И в нашем листе ожидания тоже такое происходит, к сожалению.

— Какой в Татарстане лист ожидания?

— Порядка 60 человек в республике нуждаются в трансплантации печени каждый год. Некоторые доктора не знают, что у нас существует программа трансплантации органов, что можно направить пациента в РКБ, и их больные умирают. Для того чтобы включить пациента в лист ожидания, нужно просто направить его в РКБ к гастроэнтерологу. Там он может получить шанс на новую жизнь. Основное показание для трансплантации — цирроз печени.

— Сейчас у каких пациентов приоритет на пересадку органов?

— Чем тяжелее пациент, тем он приоритетнее, тем он раньше получит орган, как только тот появится. Но, если пациент совсем тяжелый, ему никакая трансплантация не поможет. Пациент должен быть достаточно болен, чтобы ему нужна была трансплантация, и он должен быть достаточно здоров, чтобы перенести пересадку. Это многочасовая тяжелая хирургическая операция.

— Очередники часто вас просят ускорить процесс?

— Бывает.

— Как вы реагируете на это?

— Мы принимаем решения не на эмоциональном уровне, а на медицинском. Если пациент тяжелый — делаем ему пересадку. Если не тяжелый, может подождать — не делаем пересадку. Есть лист ожидания, имеются более тяжелые приоритетные пациенты. Вы можете пожить прекрасно еще несколько лет со своей печенью, зачем пить иммуносупрессию (препараты, которые предотвращают отторжение организмом трансплантата органа, — прим. ред.)? Мы позже все это организуем.

— То есть ни за какие деньги нельзя ускорить процесс?

— Нет.

— Можно ли обратиться в другую страну?

— В Беларуси можно за деньги сделать трансплантацию, у них там избыток донорских органов — донорская служба хорошо организована. Страна небольшая, компактная, все охватили, организовали. Большие молодцы. В нашей стране такое невозможно. Есть очередь: это квоты, деньги, которые государство выделяет на подобные операции.

Бывает, между регионами выстраивается сотрудничество. Но в основном регионы отправляют таких пациентов в Москву.

— Можно ли пересаживать органы от животных?

— Несколько месяцев назад мужчине в США пересадили свиное сердце, но он умер через два месяца. Сердце специальным образом было обработано, подготовлено. Его выращивали в свинье, насколько я понял, под этого реципиента. Если глубинно смотреть в биоэтику, то чем животное отличается от человека? Оно не достойно жизни? Выращивание животного на убой мы считаем нормальным, а органы у трупов забирать — ненормальным? Для вегана или гринписовца такая логика звучит дико. Как выходить из этой ситуации? Может быть, будущее за выращиванием органов на биопринтерах, но сейчас на них печатают только красивые органы, а надо, чтобы они еще работали. Это очень сложно воссоздать. Но за таким, наверное, будущее.

«Регулярно появляются вопросы: «А вдруг человек был живой, а его разобрали на органы?»

— Как организовано донорство от родственника?

— Пациенту могут помочь только кровные родственники. Муж с женой не подходят друг другу. Вы должны быть не сильно старым, дряхлым, с нормальной функцией внутренних органов. Если вам самому нужна медицинская помощь, как вы можете стать донором? После операции лишитесь части себя, и это может подорвать здоровье. Поэтому вы должны быть идеально здоровым человеком во всех смыслах — и в психологическом в первую очередь.

— Как на качестве и продолжительности жизни донора сказывается потеря части печени (почки)?

— Никак не сказывается. Донор, как правило, обладает идеальным здоровьем, у больных не забирают почку или часть печени.

— Сколько живет человек с пересаженными органами?

— По-разному, но всегда дольше, чем если бы пациенту не провели трансплантацию. Это может быть и 20 лет, и 30. К тому же возможна ретрансплантация.

— Есть ли в России черный рынок, на котором торгуют органами?

— Регулярно появляются вопросы о черной трансплантации: «А вдруг человек был живой, а его взяли и разобрали на органы?» Это невозможно — совершить такое преступление незаметно для общества. Там задействовано столько врачей, ресурсов, что сделать подобное подпольно невозможно. Фактами о существовании такого рынка в России я не располагаю. Хотя в интернете, на YouTubе много информации об этом. О Китае пишут, Египте. Мне сложно об этом говорить — я там не был, не видел, не знаю.

Торговля органами запрещена законом не только в России, но и в большинстве развитых государств. Я не берусь обсуждать страны третьего мира.

Проявлять эмпатию должен каждый доктор»

— Как для вас проходят операции?

— Все зависит от сложности вмешательства. Если вмешательство плановое, стандартное, оно уже выполняется на уровне спинно-мозговых рефлексов. Доктор часто не задумывается об этом. Мы общаемся, рассказываем друг другу истории, слушаем спокойную музыку во время операции. Это нормально. Избыточная концентрация приводит к чрезмерному психическому перенапряжению, а это способствует возникновению ошибок. Поэтому мы должны быть собраны, но расслаблены. «Торопиться нужно медленно».

— Какими случаями вы занимаетесь?

— Мы занимаемся любой хирургией и онкологией брюшной полости и малого таза. Вот любую болезнь назовите, мы этим занимаемся. Это хирургия в традиционном понимании — грыжа, холецистит, доброкачественные образования, любые злокачественные образования печени и поджелудочной железы, желудка, тонкой кишки, толстой кишки, малого таза, гинекология. Занимаемся хирургией ожирения. И, соответственно, трансплантацией печени, то есть любыми видами операций на печени, вплоть до ее полной замены.

— Какой случай из практики вам больше всего запомнился?

— То, что всегда в голову влетает, — случай, за который в прошлом году нам дали премию «Ак чәчәкләр». Женщина после трансплантации у нас родила. Это не редкость для страны и мира. Но в регионе такое впервые. Причем буквально через полтора года после трансплантации.

— Вы с ней поддерживаете связь? С другими пациентами?

— Да. Мы вынуждены поддерживать с ними связь, это все наши пациенты, они обследуются дальше. Трансплантация — это только начало. Пациенты должны поддерживать уровень супрессии, бывают какие-то осложнения. Это наши пациенты пожизненно, сколько бы они ни прожили.

— У вас есть эмоциональная связь с пациентами?

— Нельзя ничего принимать близко к сердцу. Ведь то, что принимаешь близко к сердцу, — хочешь удержать. А удержать нельзя ничего. Но тем не менее сострадать, проявлять эмпатию должен каждый доктор по отношению к своим пациентам. Большинству этого не хватает. Что может оценить пациент? Красиво зашили или нет, болело после операции или нет, нахамили или нет. Что ему внутри сделали, он не может оценить, он не профессионал. Доктор хорошо общается — вот это отличный врач. А может быть, доктор — суперпрофи, но он просто не общается. Это плохой доктор, он же не разговаривает. Или зашили некрасиво, а внутри блестящую операцию сделали. Тоже минус. Поэтому хороший доктор — это тот, который информировал своих пациентов обо всем и при этом хороший профессионал. Разговаривать надо с людьми. Они многое готовы понять и простить. Даже твои врачебные ошибки и какие-то недочеты, но если вы заранее это обсуждаете.

«Если человек в этой профессии ставит на первое место зарабатывание денег, он не туда пошел»

— У вас есть здесь своя команда?

— Нет, и это было еще одной сложностью переезда. Одно дело, когда на новое место приходит команда специалистов, 3–4, да хотя бы двое единомышленников. Я же один попал в больницу, тут уже сформировался коллектив. Слава богу, что он был адекватным! В отделении же работал один доктор, остальные ребята куда-то разбежались, тоже нашли новую работу, эта им не понравилась.

Мы подготовили двух докторов через ординатуру под себя. Хороших врачей надо щенками брать и воспитывать — старую собаку новым трюкам не научишь. Состоявшихся взрослых докторов сложно бывает влить в команду. Опытные люди как раз командами мигрируют по своей специальности. Да, у нас маленький джаз-банд: я и четыре молодых доктора. Средний возраст — 28 лет.

— В одном из интервью вы говорили, что хорошего врача зарплатами не переманишь. А чем тогда?

— Любой профессионал на первое место ставит свой профессиональный уровень. Хорошая заработная плата — это приложение к хорошо организованной деятельности профессионала. Если человек ставит на первое место в профессии зарабатывание денег, он не туда пошел. Труд докторов зачастую тяжелый и низкооплачиваемый и не приносит в материальном плане никакого удовлетворения. Но сегодня у врачей много способов легального заработка. Ведение соцсетей, телеграм-каналов, работа в частных клиниках и так далее. Есть среди докторов блогеры-миллионники, которые получают основной доход не от врачебной, а от правильно организованной околопрофессиональной деятельности.

— Трансплантологи могут совмещать работу в РКБ с частной клиникой?

— В нашей клинике это не приветствуется. Но ты можешь полностью работать в частной клинике или нескольких. Можешь открыть частную практику. Все это будет способствовать твоей реализации в плане зарабатывания денег.

Зачастую медработника не заманишь большими деньгами, если в коллективе плохая атмосфера, заведующий-тиран, если ты с неудовольствием идешь на работу. Как говорил Юрий Никулин: «Хорошая работа — это когда ты с удовольствием с утра бежишь на работу, а вечером с удовольствием бежишь домой». Вот такая работа должна быть.

У докторов должны быть возможности развиваться — читать спецлитературу, ездить на конференции. Больница должна иметь возможность оплачивать доступ к современным интернет-ресурсам, англоязычным журналам. Это мотивирует. Как и хорошее оборудование в клинике, на котором можно работать и приносить пользу пациентам.

— Как эта инфраструктура устроена в Татарстане, на ваш взгляд?

— Инфраструктура в республике на очень высоком уровне, спасибо руководству региона и минздраву РТ. Но всегда есть куда расти. Я, когда сюда приехал, удивился: «Почему Татарстан — такой крупный обеспеченный регион, но здесь нет ни одного робота Da Vinci?» Это роботизированная установка, на которой хирурги оперируют, сидя за консолью рядом с пациентом. Например, в Башкортостане их два. А в Татарстане ни одного, но зато есть множество других технологий. И роботы будут, уверен. РКБ долгое время играла в первой лиге. Сейчас, когда в ней появилась такая вишенка на торте, как трансплантация печени, мы вышли в высшую лигу. Но мы должны попасть в суперлигу, двигаться дальше.

— Суперлига — это что?

— То, к чему сейчас стремится главврач, — это внедрение стандартов цифровой и инновационной медицины. То есть нет бумажных историй болезни вообще, только цифровые медицинские оболочки, и доктора не пишут от руки. С врачебной точки зрения, это совершенствование материально-технической базы. Должно быть хорошее оборудование, интегрированная операционная, современные томографы, МРТ, КТ, эндоскопическое оборудование, ультразвуковое, современные стойки для проведения малоинвазивных вмешательств, те же роботы. Но оно невозможно без совершенствования ментальной базы.

Надо, чтобы люди хотели работать на суперсовременном оборудовании. Ты им дашь, они скажут: «Блин, им сложно овладевать, надо еще учиться. Мы же привыкли делать все по старинке, зачем нам развиваться, у нас же и так все неплохо…» Но может быть еще лучше. Надо просто выйти за границы своего мышления, шагнуть немного дальше.

«Если бизнес идет параллельно с нашим желанием помогать пациентам и совпадает с финансовыми возможностями региона, то все только выигрывают от этого»Фото: Андрей Титов

«Есть страна на Востоке, которая может покрыть любые потребности в оборудовании, только иногда нужно время»

— Сообщалось, что в Казани хотят открыть центр трансплантологии для Приволжского округа. На какой стадии этот проект?

— Мы все на него очень сильно надеемся. Это даст толчок для развития данной службы и всей РКБ. Мы должны стать ведущим учреждением не только в регионе, но и в стране. Иначе зачем работать? Насколько я знаю, президент РТ Рустам Минниханов и министр здравоохранения РТ Марат Садыков приняли принципиальное решение о его строительстве. В течение года будет готовиться проектная документация. В течение следующих двух лет надеемся получить суперсовременный центр, который будет призван оказывать помощь на межрегиональном уровне. Все соседние регионы не могут похвастаться высокоорганизованной помощью в области трансплантации органов. А мы к этому идем. Медленно, но упрямо и верно.

— Не рискованно ли реализовывать такой проект, когда появились риски с поставкой или обслуживанием зарубежного оборудования?

— Сложности всегда бывают, но они преодолимы. Закупка этого оборудования возможна в любом случае. Политика политикой, а бизнес — это бизнес. Если бизнес идет параллельно с нашим желанием помогать пациентам и совпадает с финансовыми возможностями региона, то все только выигрывают от этого. Проблем с зарубежными расходными материалами мы не испытываем. В конце концов есть одна очень большая страна на Востоке, которая может покрыть любые потребности в любом оборудовании, но только иногда на это нужно время.